Шигырь шурале татарча. Татарская сказка шурале. Габдулла Тукай. "Шурале" на татарском языке

Есть аул вблизи Казани, по названию Кырлай.
Даже куры в том Кырлае петь умеют… Дивный край!

Хоть я родом не оттуда, но любовь к нему хранил,
На земле его работал — сеял, жал и боронил.

Он слывет большим аулом? Нет, напротив, невелик,
А река, народа гордость, — просто маленький родник.

Сторона эта лесная вечно в памяти жива.
Бархатистым одеялом расстилается трава.

Там ни холода, ни зноя никогда не знал народ:
В свой черед подует ветер, в свой черед и дождь пойдет.
От малины, земляники все в лесу пестрым-пестро,
Набираешь в миг единый ягод полное ведро!

Часто на траве лежал я и глядел на небеса.
Грозной ратью мне казались беспредельные леса.

Точно воины, стояли сосны, липы и дубы,
Под сосной — щавель и мята, под березою — грибы.

Сколько синих, желтых, красных там цветов переплелось,
И от них благоуханье в сладком воздухе лилось.

Улетали, прилетали и садились мотыльки,
Будто с ними в спор вступали и мирились лепестки.

Птичий щебет, звонкий лепет раздавались в тишине,
И пронзительным весельем наполняли душу мне.

Здесь и музыка, и танцы, и певцы, и циркачи,
Здесь бульвары, и театры, и борцы, и скрипачи!..

Летний лес изобразил я, — не воспел еще мой стих
Нашу осень, нашу зиму, и красавиц молодых,

И веселье наших празднеств, и весенний Сабан-туй…
О мой стих, воспоминаньем ты мне душу не волнуй!

Но постой, я замечтался… вот бумага на столе…
Я ведь рассказать собрался о проделках шурале!

Я сейчас начну, читатель, на меня ты не пеняй:
Всякий разум я теряю, только вспомню я Кырлай!

Разумеется, что в этом удивительном лесу
Встретишь волка и медведя, и коварную лису.

Здесь охотникам нередко видеть белок привелось,
То промчится серый заяц, то мелькнет рогатый лось.

Много здесь тропинок тайных и сокровищ, говорят,
Много здесь зверей ужасных и чудовищ, говорят,

Много сказок и поверий ходит по родной земле
И о джинах, и о пери, и о страшных шурале.

Правда ль это? Бесконечен, словно небо, древний лес,
И не меньше, чем на небе, может быть, в лесу чудес.

Об одном из них начну я повесть краткую свою,
И — таков уж мой обычай — я стихами запою.

Как-то в ночь, когда, сияя, в облаках луна скользит,
Из аула за дровами в лес отправился джигит.

На арбе доехал быстро, сразу взялся за топор,
Тук да тук, деревья рубит, а кругом — дремучий бор.

Как бывает часто летом, ночь была свежа, влажна;
Оттого, что птицы спали, нарастала тишина.

Дровосек работой занят, знай, стучит себе, стучит,
На мгновение забылся очарованный джигит!

Чу! Какой-то крик ужасный раздается вдалеке,
И топор остановился в замахнувшейся руке.

И застыл от изумленья наш проворный дровосек.
Смотрит — и глазам не верит. Кто же это — человек?

Джин, разбойник или призрак этот скрюченный урод?
До чего он безобразен, поневоле страх берет!

Нос изогнут наподобье рыболовного крючка,
Руки, ноги — точно сучья, устрашат и смельчака!

Злобно вспыхивают очи, в черных впадинах горят.
Даже днем, не то что ночью, испугает этот взгляд!

Он похож на человека, очень тонкий и нагой,
Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.

У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых,
Десять пальцев безобразных, острых, длинных и прямых!

И, в глаза уроду глядя, что зажглись, как два огня,
Дровосек спросил отважно: «Что ты хочешь от меня?»

«Молодой джигит, не бойся, не влечет меня разбой,
Но хотя я не разбойник, — я не праведник святой.

Почему, тебя завидев, я издал веселый крик? —
Потому, что я щекоткой убивать людей привык!

Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,
Убиваю человека, заставляя хохотать!

Ну-ка, пальцами своими, братец мой, пошевели,
Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!»

«Хорошо, я поиграю, — дровосек ему в ответ.—
Только при одном условье… ты согласен или нет?»

«Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,
Все условия приму я, но давай играть скорей!»

«Если так, меня послушай, как решишь — мне все равно.
Видишь толстое, большое и тяжелое бревно?

Дух лесной. Овца лесная. Поработаем вдвоем.
На арбу с тобою вместе мы бревно перенесем.

Щель большую ты заметишь на другом конце бревна,
Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!»

На указанное место покосился шурале,
И, джигиту не переча, согласился шурале.

Пальцы длинные, прямые положил он в пасть бревна.
Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?

Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,
Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком.

Шурале не шелохнется, не пошевелит рукой,
Он стоит, не понимая умной выдумки людской.

Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле…
Прищемились и остались в щели пальцы шурале!

Шурале обман увидел, шурале вопит, орет,
Он зовет на помощь братьев, он зовет лесной народ.

С покаянною мольбою он джигиту говорит:
«Сжалься, сжалься надо мною, отпусти меня, джигит!

Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек,
Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!

Никому не дам в обиду, хочешь, клятву принесу?
Всем скажу: «Я — друг джигита, пусть гуляет он в лесу!»

Пальцам больно! Дай мне волю, дай пожить мне на земле,
Что тебе, джигит, за прибыль от мучений шурале?»

Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой,
Дровосек его не слышит, собирается домой.

«Неужели крик страдальца эту душу не смягчит?
Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?

Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,
На вопрос: «Кто твой обидчик?» — чье я имя назову?»
«Так и быть, скажу я, братец, это имя не забудь:
Прозван я «Вгодуминувшем»… А теперь пора мне в путь».

Шурале кричит и воет, хочет силу показать,
Хочет вырваться из плена, дровосека наказать.

«Я умру! Лесные духи, помогите мне скорей,
Прищемил Вгодуминувшем, погубил меня злодей!»

А наутро прибежали шурале со всех сторон.
«Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчен?

Успокойся, помолчи-ка, нам от крика невтерпеж.
Прищемлен в году минувшем, что ты в нынешнем ревешь?»

Габдулла Тукай. "Шурале" на татарском языке

Нәкъ Казан артында бардыр бер авыл —
«Кырлай» диләр;
Җырлаганда көй өчен, «тавыклары җырлай», диләр.
Гәрчә анда тугъмасам да, мин бераз торган идем;
Җирне әз-мәз тырмалап, чәчкән идем, урган идем.
Ул авылның, һич онытмыйм, һәрьягы урман иде,
Ул болын, яшел үләннәр хәтфәдән юрган иде.
Зурмы, дисәң, зур түгелдер, бу авыл бик кечкенә;
Халкының эчкән суы бик кечкенә — инеш кенә.
Анда бик салкын вә бик эссе түгел, урта һава;
Җил дә вактында исеп, яңгыр да вактында ява.

Урманында кып-кызыл кура җиләк тә җир җиләк;
Күз ачып йомганчы, һичшиксез, җыярсың бер чиләк.
Бик хозур! Рәт-рәт тора, гаскәр кеби, чыршы, нарат;
Төпләрендә ятканым бар, хәл җыеп, күккә карап.
Юкә, каеннар төбендә кузгалаклар, гөмбәләр
Берлә бергә үсә аллы-гөлле гөлләр, гонҗәләр.
Ак, кызыл, ал, сап-сары, зәңгәр, яшелдән чәчкәләр;
һәр тарафка тәмле исләр чәчкәли бу чәчкәләр.
Үпкәлиләр чәчкәләрне төрле төсле күбәләк-
ләр килеп, киткән булып, тагын да шунда чүгәләп.
Бервакыт чут-чут итеп сайрый Ходайның кошлары;
Китә җаннарны кисеп, ярып садаи хушлары.


Монда бульварлар, клуб һәм танцевальня, цирк та шул;
Монда оркестр, театрлар да шул, концерт та шул.
Зур бу урман: читләре күренмидер, диңгез кеби,
Биниһая, бихисаптыр, гаскәри Чыңгыз кеби.
Кылт итеп искә төшәдер намнары, дәүләтләре
Карт бабайларның, моны күрсәң, бөтен Сауләтләре.
Ачыла алдында тарихтан театр пәрдәсе:
Аһ! дисең, без ник болай соң? без дә Хакның бәндәсе.


Җәй көнен яздым бераз; язмыйм әле кыш, көзләрен,
Алсу йөзле, кара кашлы, кара күзле кызларын.
Бу авылның мин җыен, мәйдан, сабаны туйларын
Язмыймын куркып, еракларга китәр дип уйларым...
Тукта, мин юлдин адашканмын икән бит, күр әле,
Әллә ник истән дә чыккан, сүз башым бит «Шүрәле».
Аз гына сабрит әле, әй кариэм! хәзер язам;
Уйласам аулымны, гакълымнан да мин хәзер язам.

Билгеле, бу кап-кара урманда һәр ерткыч та бар,
Юк түгел аю, бүре; төлке — җиһан корткыч та бар.
һәм дә бар монда куян, әрлән, тиен, йомран, поши,
Очрата аучы булып урманда күп йөргән кеше.
Бик куе булганга, монда җен-пәриләр бар, диләр,
Төрле албасты, убырлар, шүрәлеләр бар, диләр,
һич гаҗәп юк, булса булыр,— бик калын, бик күп бит ул;
Күктә ни булмас дисең,— очсыз-кырыйсыз күк бит ул!






Шул турыдан аз гына — биш-алты сүз сөйлим әле,
Гадәтемчә аз гына җырлыйм әле, көйлим әле.
Бик матур бер айлы кичтә бу авылның бер Җегет
Киткән урманга утынга, ялгызы бер ат җигеп.
Тиз барып җиткән Җегет, эшкә тотынган баргач ук,
Кисә башлаган утынны балта берлән «тук» та «тук»!
Җәйге төннең гадәтенчә, төн бераз салкын икән;
Барча кош-корт йоклаган булганга, урман тын икән.

Шундый тын, яхшы һавада безнең утынчы исә,
Алны-артны, уңны-сулны белмичә, утын кисә.
Балтасы кулда, Җегет эштән бераз туктап тора;
Тукта, чү! Ямьсез тавышлы әллә нәрсә кычкыра.
Сискәнеп, безнең Җегет катып кала аягүрә,
Аңламастан, каршысында әллә нинди «ят» күрә.

Нәрсә бу? Качкынмы, җенме? Йә өрәкме, нәрсә бу?
Кот очарлык, бик килешсез, әллә нинди нәрсә бу!
Борыны кәп-кәкре — бөгелгәндер тәмам кармак кеби;
Төз түгел куллар, аяклар да — ботак-тармак кеби.
Ялтырый, ялт-йолт киләдер эчкә баткан күзләре,
Кот очар, күрсәң әгәр, төнлә түгел — көндезләре.
Яп-ялангач, нәп-нәзек, ләкин кеше төсле үзе;
Урта бармак буйлыгы бар маңлаенда мөгезе.
Кәкре түгелдер моның бармаклары — бик төз төзен,
Тик килешсез — һәрбере дә ярты аршыннан озын.

Бик озак торгач карашып, күзне күзгә нык терәп,
Эндәшә батыр утынчы: "Сиңа миннән ни кирәк?"
- Бер дә шикләнмә, егет, син, мин карак-угры түгел;
Юл да кисмимен, шулай да мин бигүк тугры түгел.
Гадәтем: ялгыз кешеләрне кытыклап үтерәм;
Мин әле күргәч сине, шатланганымнан үкерәм.
Тик кытыкларга яралгандыр минем бармакларым,
Булгалыйдыр көлдереп адәм үтергән чакларым.
Кил әле син дә бераз бармакларыңны селкет, и
Яшь егет! Килче икәү уйныйк бераз кети-кети.
- Яхшы, яхшы, сүз дә юктыр, мин карышмый уйныймын,
Тик сине шартымга күнмәссең, диеп мин уйлыймын.

Нәрсә шартың, сөйлә, и бичара адәмчек кенәм!
Тик тиз үк уйныйкчы, зинһар, нәрсә кушсаң да күнәм.
- Сөйлөем шартымны сиңа, яхшы тыңлап тор: әнә
Шунда бар ич бик озын һәм бик юан бер бүрәнә.
Мин дә көч-ярдәм бирермен, әйдә, иптәш, кузгалыйк.
Шул агачны бергә-бергә ушбу арбага салыйк.
Бүрәнәнең бер очында бар әчелгән ярыгы,
Шул җиреннән нык кына син тот, и урман сарыгы!

Бу киңәшкә шүрәле дә күнде, килмичә кире,
Китте кушкан җиргә, атлап адымын ире-ире;
Куйды илтеп аузын әчкән бүрәнәгә бармагын. -
Кариэм, күрдеңме инде яшь егетнең кармагын?
Суккалыйдыр балта берлән кыстырылган чөйгә бу,
Хәйләсене әкрен-әкрен китерәдер көйгә бу.

Шүрәле тыккан кулын — селкенмидер, кузгалмыйдыр;
Белми инсан хәйләсен — һич балтага күз салмыйдыр.
Суккалый торгач, ахырда чөй чыгып, бушап китеп,
Шүрәленең бармагы калды — кысылды шап итеп.
Сизде эшне Шүрәле дә: кычкыра да бакыра,
Сызлана һәм ярдәменә шүрәлеләр чакыра.


Хәзер инде Шүрәле безнең Җегеткә ялына,
Тәүбә итә эшләреннән, изгелеккә салына:
— Син бераз кызган мине, коткарчы, и адәмгенәм;
Мондин ары үзеңә, угълыңа, нәслеңгә тимәм.
Башкалардан да тидермәм, ул минем дустым, диеп,
Аңар урманда йөрергә мин үзем куштым, диеп.
Бик авырта кулларым, дустым, җибәр, зинһар, җибәр;
Шүрәлене рәнҗетүдән нәрсә бар сиңа, ни бар?
Тибрәнә дә йолкына, бичара гакълыннан шаша;
Шул арада яшь Җегет өйгә китәргә маташа.
Ат башыннан тоткан ул, бу Шүрәлене белми дә;
Ул моның фөрьядларын асла колакка элми дә.

— И Җегет, һич юк икәндер мәрхәмәт хиссең синең;
Әйтче, зинһар, мәрхәмәтсез! Кем син? Исмең кем синең?
Иртәгә килгәнче дустлар, тәндә җаным торса гәр,
Шул фәлән атлы кеше кысты диермен сорасалар.
— Әйтсәм әйтим, син белеп кал:
чын атым «Былтыр» минем.
Бу Җегет абзаң булыр бу, бик белеп тор син, энем!
Шүрәле фөрьяд итәдер; аудан ычкынмак була,
һәм дә ычкынгач, Җегеткә бер-бер эш кылмак була.

Кычкыра: кысты, харап итте явыз "Былтыр" мине,
Аһ, үләм бит, бу бәладән кем килеп йолкыр мине?
Иртәгесен шүрәлеләр бу факыйрьне тиргиләр:
- Син юләрсең, син котырган, син тилергәнсең, диләр.
Әйтәләр: "кычкырма син, тиз яхшылык берлән тыел!
И юләр! Кысканга былтыр, кычкыралармы быел!"

→ Татарская сказка "Шурале"

Был в одном ауле смелый дровосек.
Поехал он однажды зимой в лес и начал рубить дрова. Вдруг перед ним появился .
- Как тебя зовут, человечек? - спрашивает Шурале*.
- Меня зовут Былтыр**, - отвечает дровосек.
- Давай, Былтыр, поиграем, - говорит Шурале.
- Не до игры мне сейчас, - отвечает дровосек. - Не буду с тобой играть!
Рассердился Шурале и закричал:
- Ах, так! Ну, тогда не выпущу тебя живым из лесу!
Видит дровосек - плохо дело.
- Хорошо, - говорит. - Поиграю с тобой, только сначала помоги мне расколоть колоду.
Ударил дровосек топором по колоде раз, ударил два и говорит:
- Засунь пальцы в щель, чтобы она не защемилась, пока я не ударю третий раз.
Засунул Шурале пальцы в щель, а дровосек вытащил топор. Тут колода сомкнулась крепко-накрепко и прищемила пальцы Шурале. Только этого и нужно было дровосеку. Собрал он свои дрова и уехал поскорее в аул. А Шурале давай кричать на весь лес:
- Мне Былтыр пальцы прищемил!.. Мне Былтыр пальцы прищемил!..
Сбежались на крик другие шурале, спрашивают:
- Что случилось? Кто прищемил?
- Былтыр прищемил! - отвечает Шурале.
- Коли так, мы ничем тебе помочь не можем, - говорят другие шурале. - Если бы это случилось нынче, мы бы помогли тебе. Раз это было в прошлом году, где же его теперь найдёшь? Глупый ты! Тебе надо было бы кричать не теперь, а в прошлом году!
А глупый Шурале так и не мог им толком ничего объяснить.
Рассказывают, что Шурале взвалил колоду на спину и до сих пор таскает её на себе, а сам громко кричит:
- Мне Былтыр пальцы прищемил!..

Есть аул вблизи Казани, по названию Кырлай.
Даже куры в том Кырлае петь умеют... Дивный край!
Хоть я родом не оттуда, но любовь к нему хранил,
На земле его работал — сеял, жал и боронил.
Он слывет большим аулом? Нет, напротив, невелик,
А река, народа гордость, — просто маленький родник.
Эта сторона лесная вечно в памяти жива.
Бархатистым одеялом расстилается трава.
Там ни холода, ни зноя никогда не знал народ:
В свой черед подует ветер, в свой черед и дождь пойдет.
От малины, земляники все в лесу пестрым-пестро,
Набираешь в миг единый ягод полное ведро,
Часто на траве лежал я и глядел на небеса.
Грозной ратью мне казались беспредельные леса,
Точно воины, стояли сосны, липы и дубы,
Под сосной - щавель и мята, под березою - грибы.
Сколько синих, желтых, красных там цветов переплелось,
И от них благоуханье в сладком воздухе лилось,
Улетали, прилетали и садились мотыльки,
Будто с ними в спор вступали и мирились лепестки.
Птичий щебет, звонкий лепет раздавались в тишине
И пронзительным весельем наполняли душу мне.
Здесь и музыка, и танцы, и певцы, и циркачи,
Здесь бульвары, и театры, и борцы, и скрипачи!
Этот лес благоуханный шире моря, выше туч,
Словно войско Чингис-хана, многошумен и могуч.
И вставала предо мною слава дедовских имен,
И жестокость, и насилье, и усобица племен.
Летний лес изобразил я, - не воспел еще мой стих
Нашу осень, нашу зиму и красавиц молодых,
И веселье наших празднеств, и весенний сабантуй...
О мой стих, воспоминаньем ты мне душу не волнуй!
Но постой, я замечтался... Вот бумага на столе...
Я ведь рассказать собрался о проделках шурале.
Я сейчас начну, читатель, на меня ты не пеняй:
Всякий разум я теряю, только вспомню я Кырлай.
Разумеется, что в этом удивительном лесу
Встретишь волка, и медведя, и коварную лису.
Здесь охотникам нередко видеть белок привелось,
То промчится серый заяц, то мелькнет рогатый лось.
Много здесь тропинок тайных и сокровищ, говорят.
Много здесь зверей ужасных и чудовищ, говорят.
Много сказок и поверий ходит по родной земле
И о джиннах, и о пери, и о страшных шурале.
Правда ль это? Бесконечен, словно небо, древний лес,
И не меньше, чем на небе, может быть в лесу чудес.
Об одном из них начну я повесть краткую свою,
И - таков уж мой обычай - я стихами запою.
Как-то в ночь, когда, сияя, в облаках луна скользит,
Из аула за дровами в лес отправился джигит.
На арбе доехал быстро, сразу взялся за топор,
Тук да тук, деревья рубит, а кругом - дремучий бор.
Как бывает часто летом, ночь была свежа, влажна,
Оттого, что птицы спали, нарастала тишина.
Дровосек работой занят, знай стучит себе, стучит,
На мгновение забылся очарованный джигит.
Чу! Какой-то крик ужасный раздается вдалеке.
И топор остановился в замахнувшейся руке.
И застыл от изумленья наш проворный дровосек.
Смотрит - и глазам не верит. Кто же это? Человек?
Джинн, разбойник или призрак этот скрюченный урод?
До чего он безобразен, поневоле страх берет.
Иос изогнут наподобье рыболовного крючка,
Руки, ноги - точно сучья, устрашат и смельчака.
Злобно вспыхивают очи, в черных впадинах горят.
Даже днем, не то что ночью, испугает этот взгляд.
Он похож на человека, очень тонкий и нагой,
Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.
У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых, -
Десять пальцев безобразных, острых, длинных и прямых.
И в глаза уроду глядя, что зажглись, как два огня,
Дровосек спросил отважно: "Что ты хочешь от меня?"
"Молодой джигит, не бойся, не влечет меня разбой,
Но хотя я не разбойник - я не праведник святой.
Почему, тебя завидев, я издал веселый крик?
Потому, что я щекоткой убивать людей привык.
Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,
Убиваю человека, заставляя хохотать.
Ну-ка пальцами своими, братец мой, пошевели,
Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!"
"Хорошо, я поиграю, - дровосек ему в ответ -
Только при одном условье... Ты согласен или нет?"
"Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,
Все условия приму я, но давай играть скорей!"
"Если так - меня послушай, как решить -
мне все равно. Видишь толстое, большое и тяжелое бревно?
Дух лесной! Давай сначала поработаем вдвоем,
На арбу с тобою вместе мы бревно перенесем.
Щель большую ты заметил на другом конце бревна?
Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!.."
На указанное место покосился шурале.
И, джигиту не переча, согласился шурале.
Пальцы длинные, прямые положил ом в пасть бревна...
Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?
Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,
Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком. --
Шурале не шелохнется, не пошевельнет рукой,
Он стоит, не понимая умной выдумки людской.
Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле...
Прищемились и остались в щели пальцы шурале.
Щурале обман увидел, шурале вопит, орет.
Он зовет на помощь братьев, он зовет лесной народ.
С покаянною мольбою он джигиту говорит:
"Сжалься, сжалься надо мною! Отпусти меня, джигит!
Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек.
Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!
Никому не дам в обиду! Хочешь, клятву принесу?
Всем скажу: "Я - друг джигита. Пусть гуляет он в лесу!"
Пальцам больно! Дай мне волю! Дай пожить мне
на земле! Что тебе, джигит, за прибыль от мучений шурале?"
Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой.
Дровосек его не слышит, собирается домой.
"Неужели крик страдальца эту душу не смягчит?
Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?
Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,
На вопрос: "Кто твой обидчик?" - чье я имя назову?"
"Так и быть, скажу я, братец. Это имя не забудь:
Прозван я "Вгодуминувшем"... а теперь - пора мне в путь".
Шурале кричит и воет, хочет силу показать,
Хочет вырваться из плена, дровосека наказать.
"Я умру. Лесные духи, помогите мне скорей!
Прищемил в году минувшем, погубил меня злодей!"
А наутро прибежали шурале со всех сторон.
"Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчен?
Успокойся! Помолчи-ка! Нам от крика невтерпеж.
Прищемлен в году минувшем, что ж ты в нынешнем ревешь?"

Сделал и прислал Кайдалов Анатолий.
_____________________

Есть аул вблизи Казани, по названию Кырлай.
Даже куры в том Кырлае петь умеют... Дивный край!

Хоть я родом не оттуда, но любовь к нему хранил,
На земле его работал - сеял, жал и боронил.

Он слывёт большим аулом? Нет, напротив, невелик,
А река, народа гордость,- просто маленький родник.

Эта сторона лесная вечно в памяти жива.
Бархатистым одеялом расстилается трава.

Там ни холода, ни зноя никогда не знал народ:
В свой черёд подует ветер, в свой черёд и дождь
пойдёт.

От малины, земляники всё в лесу пестрым-пестро,
Набираешь в миг единый ягод полное ведро.

Часто на траве лежал я и глядел на небеса.
Грозной ратью мне казались беспредельные леса.

Точно воины, стояли сосны, липы и дубы,
Под сосной - щавель и мята, под берёзою - грибы.

Сколько синих, жёлтых, красных там цветов
переплелось,
И от них благоуханье в сладком воздухе лилось.

Улетали, прилетали и садились мотыльки,
Будто с ними в спор вступали и мирились лепестки.

Птичий щебет, звонкий лепет раздавались в тишине
И пронзительным весельем наполняли душу мне.

Здесь и музыка, и танцы, и певцы, и циркачи,
Здесь бульвары, и театры, и борцы, и скрипачи!

Этот лес благоуханный шире моря, выше туч,
Словно войско Чингис-хана, многошумен и могуч.

И вставала предо мною слава дедовских имён,
И жестокость, и насилье, и усобица племён.

Летний лес изобразил я,- не воспел ещё мой стих
Нашу осень, нашу зиму и красавиц молодых,

И веселье наших празднеств, и весенний сабантуй...
О мой стих, воспоминаньем ты мне душу не волнуй!

Но постой, я замечтался... Вот бумага на столе...
Я ведь рассказать собрался о проделках шурале.

Я сейчас начну, читатель, на меня ты не пеняй:
Всякий разум я теряю, только вспомню я Кырлай.

Разумеется, что в этом удивительном лесу
Встретишь волка, и медведя, и коварную лису.

Здесь охотникам нередко видеть белок привелось,
То промчится серый заяц, то мелькнёт рогатый лось.
Много здесь тропинок тайных и сокровищ, говорят.
Много здесь зверей ужасных и чудовищ, говорят.

Много сказок и поверий ходит по родной земле
И о джиннах, и о пери, и о страшных шурале.

Правда ль это? Бесконечен, словно небо, древний лес,
И не меньше, чем на небе, может быть в лесу чудес.

Об одном из них начну я повесть краткую свою,
И - таков уж мой обычай - я стихами запою.

Как-то в ночь, когда, сияя, в облаках луна скользит,
Из аула за дровами в лес отправился джигит.

На арбе доехал быстро, сразу взялся за топор,
Тук да тук, деревья рубит, а кругом - дремучий бор.

Как бывает часто летом, ночь была свежа, влажна.
Оттого, что птицы спали, нарастала тишина.

Дровосек работой занят, знай стучит себе, стучит,
На мгновение забылся очарованный джигит.

Чу! Какой-то крик ужасный раздаётся вдалеке.
И топор остановился в замахнувшейся руке.

И застыл от изумленья наш проворный дровосек.
Смотрит - и глазам не верит. Кто же это? Человек?

Джинн, разбойник или призрак этот скрюченный урод?
До чего он безобразен, поневоле страх берёт.

Нос изогнут наподобье рыболовного крючка,
Руки, ноги - точно сучья, устрашат и смельчака.

Злобно вспыхивают очи, в чёрных впадинах горят.
Даже днём, не то что ночью, испугает этот взгляд.

Он похож на человека, очень тонкий и нагой,
Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.
У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых,-
Десять пальцев безобразных, острых, длинных
и прямых.

И в глаза уроду глядя, что зажглись, как два огня,
Дровосек спросил отважно: «Что ты хочешь от меня?»

«Молодой джигит, не бойся, не влечёт меня разбой,
Но хотя я не разбойник - я не праведник святой.

Почему, тебя завидев, я издал весёлый крик?
Потому, что я щекоткой убивать людей привык.

Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,
Убиваю человека, заставляя хохотать.

Ну-ка пальцами своими, братец мой, пошевели,
Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!»
«Хорошо, я поиграю,- дровосек ему в ответ.-
Только при одном условье... Ты согласен или нет?»

«Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,
Все условия приму я, но давай играть скорей!»

«Если так - меня послушай, как решишь - мне всё равно.
Видишь толстое, большое и тяжёлое бревно?

Дух лесной! Давай сначала поработаем вдвоём,
На арбу с тобою вместе мы бревно перенесём.

Щель большую ты заметил на другом конце бревна?
Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!..»

На указанное место покосился шурале.
И, джигиту не переча, согласился шурале.

Пальцы длинные, прямые положил он в пасть бревна...
Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?

Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,
Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком.

Шурале не шелохнётся, не пошевельнёт рукой,
Он стоит, не понимая умной выдумки людской.

Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле…
Прищемились и остались в щели пальцы шурале.

Шурале обман увидел, шурале вопит, орёт.
Он зовёт на помощь братьев, он зовёт лесной народ.

С покаянною мольбою он джигиту говорит:
«Сжалься, сжалься надо мною! Отпусти меня, джигит!

Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек.
Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!

Никому не дам в обиду! Хочешь, клятву принесу?
Всем скажу: «Я - друг джигита. Пусть гуляет он в лесу!»

Пальцам больно! Дай мне волю! Дай пожить мне на земле!
Что тебе, джигит, за прибыль от мучений шурале?»

Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой.
Дровосек его не слышит, собирается домой.

«Неужели крик страдальца эту душу -не смягчит?
Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?

Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,
На вопрос: «Кто твой обидчик?» - чьё я имя назову?»

«Так и быть, скажу я, братец. Это имя не забудь:
Прозван я «Вгодуминувшем»... А теперь - пора мне в путь».

Шурале кричит и воет, хочет силу показать,
Хочет вырваться из плена, дровосека наказать.

«Я умру. Лесные духи, помогите мне скорей!
Прищемил Вгодуминувшем, погубил меня злодей!»

А наутро прибежали шурале со всех сторон.
«Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчён?

Успокойся! Помолчи-ка! Нам от крика невтерпёж.
Прищемлён в году минувшем, что ж ты в нынешнем ревёшь?»

Сказка «Шурале» татарского писателя Габдуллы Тукая (1886–1913) написана на фольклорном материале, богатом поэтическими образами. Народное творчество щедро питало вдохновение поэта на протяжении всей его короткой творческой деятельности.
В сказках Тукая много чудес и забавных историй. Водяные ведьмы населяют озёра, в дремучем бору легко и привольно лесной нежити, готовящей козни неосторожному человеку. Но все его шурале, джины и прочие лесные духи не носят характера таинственной силы, омрачающей жизнь людей; скорее это наивные и доверчивые лесные существа, в столкновении с которыми человек всегда выходит победителем.
В послесловии к первому изданию «Шурале» Тукай писал:
«…надо надеяться, что и среди нас появятся талантливые художники и нарисуют изогнутый нос, длинные пальцы, голову со страшными рогами, покажут, как прищемлялись пальцы шурале, напишут картины лесов, где водились лешие…»
Семьдесят лет прошло после смерти замечательного татарского поэта, с тех пор многие художники стремились осуществить его мечту.
Долго и с увлечением работал художник Файзрахман Абдрахманович Аминов над иллюстрациями к «Шурале», стремясь выразить в них художественное богатство и национальный характер сказки.
Родившись в 1908 году недалеко от Перми, художник с детства слышал и любил сказки Тукая, которые, как и сказки А. С. Пушкина, глубоко живут в народе.
Для иллюстраций художник выделил в тексте наиболее яркие и характерные места и от листа к листу ведёт зрителя по увлекательной сказке.
Вот деревня Кырлай. Знающему человеку сразу видно, что она не простая и избушки там какие-то необычные, - они словно прячутся под деревьями, а от кого? Травы на околице буйные, высокие. В такой деревне всякое может быть, да и лес рядом…
Так сразу же, с первого листа, начинается фантастический мир сказки. Все детали иллюстраций тщательно продуманы, художник упорно ищет свой творческий почерк, и в тончайшее кружево его графического языка вплетаются события волшебного повествования.
Молодой джигит под вечер едет в лес, а он словно ждёт его, сырая мгла поднимается навстречу, над юношей уже протягиваются узловатые ветви-руки, но он спокойно едет и дремлет.
Лес в иллюстрациях Аминова не просто лес, а именно та непроходимая, фантастическая чаща, наделённая колдовской силой, где непременно должны водиться лешие. Деревья то принимают очертания человека, то протягивают к путнику скрюченные ветви, усиливая впечатление небывальщины.
Совершенно особое место в иллюстрациях занимают травы и цветы, таких в природе нет, они созданы фантазией художника. С какой бережностью сделан каждый цветок! Однако тщательная «сделанность» не мешает восприятию рисунка в целом. В этой кропотливой работе автор раскрывает свою большую любовь к природе, своё личное, заветное отношение к ней.
От листа к листу нарастает напряжённость событий; странный голос с дерева окликает джигита, и вот уже стоит перед ним, как древний изогнутый корень, поросший мхом, - шурале. Он сразу же заявляет, что пришёл защекотать его до смерти своими страшными пальцами. Но человек перехитрил, и вот доверчивый шурале оглашает лес воплями о помощи.
Очень интересна композиция этого листа: тёмный силуэт шурале, вынесенный на открытое пространство, прекрасно читается и вместе с тем органически сливается с лесом. Пожалуй, именно в этом листе найденная автором графическая манера выражена наиболее полно.
И вот последний лист, в нём, безусловно, сказалась любовь художника к весёлой шутке. С каким юмором изображён каждый шурале!
…Раннее утро, туман стирает очертания деревьев, но верхушки леса уже позолотило взошедшее солнце. На вопли шурале сбежался лесной народ. Старый лесовик назидательно поднял свой изогнутый палец, двое других откровенно радуются чужой беде. За «пострадавшим» - шуралиха с шуралятами, шуралята ещё маленькие, всего боятся, а посмотреть так интересно! А вот озорной лесовичок: чтобы лучше видеть, он подвесился на сук, - и сколько трогательной беспомощности в этом «страшном» шурале!
Большую роль в иллюстрациях играет цвет. Решённые в технике акварели, они с большим вкусом выдержаны в лёгкой серебристой гамме различной тональности. Ясность композиции, красивый реалистический язык делают работы художника Аминова весьма своеобразными и интересными.

1. Габдулла Тука́й – Габдулла Мухамедгари́фович Тукай (14 апреля 1886, деревня Кушлавыч, Казанский уезд, Казанская губерния – 2 апреля 1913, Казань). Татарский народный поэт, литературный критик, публицист, общественный деятель и переводчик.
20 апреля 1912 года Тукай приезжает в Петербург (пробыл 13 дней), чтобы встретиться с Муллануром Вахитовым, впоследствии видным революционером. (см. подробнее о поездке в Петербург: глава 5 из книги книги И.З.Нуруллина "Тукай")
В жизни и творчестве Тукай выступил как выразитель интересов и чаяний народных масс, глашатай дружбы народов и певец свободы. Тукай был зачинателем новой реалистической татарской литературы и литературной критики. Первые стихи Тукая появились в рукописном журнале «Аль-Гаср аль-джадид» («Новый век») за 1904 год. В это же время он переводит на татарский язык басни Крылова и предлагает их к изданию. ()

2. Поэма "Шурале́ " – поэма татарского поэта Габдуллы Тукая. Написана в 1907 году по мотивам татарского фольклора. По сюжету поэмы создан балет «Шурале». В 1987 году «Союзмультфильмом» снят мультипликационный фильм «Шурале».
Прообраз Шурале бытовал не только в татарской мифологии. У разных народов Сибири и Восточной Европы (а также у китайцев, корейцев, персов, арабов и других) существовала вера в так называемых "половинников". Назывались они по-разному, но суть их оставалась практически одинаковой.
Это одноглазые, однорукие существа, которым приписывались различные сверхъестественные свойства. По якутским и чувашским поверьям, половинники могут изменять размеры своего тела. Почти у всех народов считается, что они страшно смешливы - смеются до последнего вздоха, а также любят смешить и других, часто щекочут скот и людей до смерти. Половинникам приписывались "смеющиеся" голоса некоторых птиц (отряда совиных). Удмурты словом "шурали" или "урали" называют филина. А марийцы гукающую ночную птицу называют "шур-лочо", что значит "половина-карлик". Злой лесной дух, имеющий лишь полдуши, мог вселяться в людей. В старочувашском языке образовалось слово "сурале" – человек, в которого вселился "сура" (чёрт-половинник). В северных говорах чувашского языка и в марийском звук "с" иногда переходит в "ш" – этим объясняется появление "шуреле".
Образ Шурале был очень широко распространён в татарской и башкирской мифологии. Рассказы о Шурале имели множество вариантов. Ещё в конце XIX века они были зафиксированы исследователями. Следует назвать книгу венгерского учёного Габора Балинта "Изучение языка казанских татар", изданную в 1875 году в Будапеште, работу известного татарского просветителя Каюма Насыри "Поверья и обряды казанских татар", опубликованную в 1880 году, а также сборник сказок Таипа Яхина "Дэфгылькэсэл мин эссаби вэ сабият" 1900 года издания. Один из этих вариантов (где ярче всего показаны находчивость и смелость татарского народа) лёг в основу знаменитого произведения Габдуллы Тукая. С лёгкой руки поэта Шурале шагнул из области суеверий в мир татарской литературы и искусства. В примечании к поэме Г. Тукай писал: "Эту сказку "Шурале" я написал, пользуясь примером поэтов А. Пушкина и М. Лермонтова, обрабатывавших сюжеты народных сказок, рассказываемых народными сказителями в деревнях".
Сказочная поэма Габдуллы Тукая имела огромный успех. Она была созвучна своему времени и отражала просветительские тенденции в литературе: в ней воспевалась победа человеческого ума, знаний, сноровки над таинственными и слепыми силами природы. В ней отразился и рост национального самосознания: впервые в центре литературного стихотворного произведения оказался не общетюркский или исламский сюжет, а именно татарская сказка, бытовавшая в среде простого народа. Отличался сочностью, выразительностью и доступностью язык поэмы. Но не только в этом секрет её популярности.
Поэт вложил в повествование свои личные чувства, воспоминания, переживания, сделав его удивительно лиричным. Не случайно действие развивается в Кырлае – деревне, в которой Тукай провёл свои самые счастливые детские годы и, по его собственному признанию, "начал помнить себя". Огромный, удивительный мир, полный тайн и загадок предстаёт перед читателем в чистом и непосредственном восприятии маленького мальчика. Поэт с огромной нежностью и любовью воспел и красоту родной природы, и народные обычаи, и ловкость, силу, жизнерадостность сельчан. Эти чувства разделяли и его читатели, воспринявшие сказку "Шурале" как глубоко национальное произведение, по-настоящему ярко и полно выражающее саму душу татарского народа. Именно в этой поэме нечисть из дремучего леса впервые получила не только негативную, но и положительную оценку: Шурале стал как бы неотъемлемой частью родной земли, её девственной цветущей природы, неисчерпаемой народной фантазии. Неудивительно, что этот яркий запоминающийся образ затем многие годы вдохновлял писателей, художников, композиторов на создание значительных и оригинальных произведений искусства.

akrasoty.ru

Есть вопросы?

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: